Анна Старобинец
У нашей семилетней дочки есть диск с песнями Высоцкого. Уже не помню, как он к ней попал, но она его часто слушает. Два дня назад она сообщила, что ее любимая песня на диске — «Нет меня, я покинул Рассею».
«Почему именно эта?» — изумился муж. — «Она самая смешная». — «Смешная?! А о чем она, Саша?» — «Ну, это шутливая песенка… О том, как он притворился, что уехал, а на самом деле не уехал… А самое смешное вот: “Я уже попросился обратно, унижался, юлил, умолял… Ерунда! Не вернусь, вероятно, потому что и не уезжал”. Не вернусь, потому что не уезжал! Это же… это этот…» — Саша пытается вспомнить слово «парадокс», которое мы ей на днях объяснили. «Но песня совсем не об этом», — мрачно улыбается муж. — «А о чем?».
Минут пятнадцать муж объясняет семилетнему Барсучку (это Сашина домашняя кличка) про Советский Союз. Про семидесятые годы. Про то, что выезд в другие страны был под запретом. Что тот, кто собирался уехать, подвергался травле. А тот, кто все же уехал, не мог вернуться обратно… Барсучок слушает, открыв рот, на лице — неподдельный ужас, в последний раз у нее было такое выражение, когда она смотрела мультфильм «Коралина» про параллельную реальность, в которой у всех вместо глаз пуговицы. «И вы тогда жили?» — спрашивает Саша, переварив информацию. «Ну да, жили, — отвечаю я. — Мы были детьми». «Ужас, — говорит Саша. — Вам было плохо?» Огромные серые глаза полны сочувствия. Легко, наверное, смотреть на мир такими глазами.
В свои семь лет Саша объездила всю Европу. Сейчас она думает об ужасной стране, в которой жили ее мама и папа. О стране, из которой не выпускали и в которую не впускали… Действительно, ужас ведь. «Нам было хорошо», — отвечаю я. Ее взгляд затуманивается, как будто я попросила ее вычесть из пяти десять. Как рассказать ей, что кроме «ужаса» было что-то другое? Как объяснить, что мы оставили вместе с детством в той, прежней стране?
А никак. Давным-давно я случайно познакомилась в Финляндии с одной русской женщиной. У нее был уютненький финский домик, уютненький финский муж и белобрысый ребенок, очень плохо говоривший по-русски и прекрасно — по-фински. Почему-то мне тогда врезались в память ее слова: «Самое грустное — не то, что мой сын говорит на моем родном языке с акцентом. А то, что он никогда не поймет моей шутки, моих намеков, моего контекста — ни на каком языке. Потому что я принадлежу одной стране и культуре, а он — другой».
С тех пор прошло много лет. Я прожила их с родными, которые были старше меня. С друзьями, которые были моими ровесниками. С мужем, который родился хоть и в Прибалтике, но все же в той же стране, что и я, который слушал ту же музыку, смотрел те же фильмы, понимал те же шутки. Я не заметила, как вместе с ними переехала в будущее, в новое время и государство. Я не заметила, как мы все прижились, «устроились» и освоились здесь. Волна моей эмиграции накрыла меня только теперь, когда подрос Барсучок. В каком-то смысле я ничем не отличаюсь от той женщины из Финляндии. Мой собственный ребенок не понимает и никогда не поймет моего «контекста». Нашего с Высоцким контекста.
«…Я смеюсь, умираю от смеха», — доносится хриплый голос из Сашиной комнаты. — «…Как поверили этому бр-р-р-еду?..» Опять она, самая смешная песня на диске. Саша слушает ее снова и снова, пытаясь расшифровать странный код, уловить тайный смысл, который от нее ускользает. Понять парадокс.
Мы не уезжали — но никогда не вернемся обратно…
А вообще-то грех жаловаться: наш ребенок любит Высоцкого.
©
У нашей семилетней дочки есть диск с песнями Высоцкого. Уже не помню, как он к ней попал, но она его часто слушает. Два дня назад она сообщила, что ее любимая песня на диске — «Нет меня, я покинул Рассею».
«Почему именно эта?» — изумился муж. — «Она самая смешная». — «Смешная?! А о чем она, Саша?» — «Ну, это шутливая песенка… О том, как он притворился, что уехал, а на самом деле не уехал… А самое смешное вот: “Я уже попросился обратно, унижался, юлил, умолял… Ерунда! Не вернусь, вероятно, потому что и не уезжал”. Не вернусь, потому что не уезжал! Это же… это этот…» — Саша пытается вспомнить слово «парадокс», которое мы ей на днях объяснили. «Но песня совсем не об этом», — мрачно улыбается муж. — «А о чем?».
Минут пятнадцать муж объясняет семилетнему Барсучку (это Сашина домашняя кличка) про Советский Союз. Про семидесятые годы. Про то, что выезд в другие страны был под запретом. Что тот, кто собирался уехать, подвергался травле. А тот, кто все же уехал, не мог вернуться обратно… Барсучок слушает, открыв рот, на лице — неподдельный ужас, в последний раз у нее было такое выражение, когда она смотрела мультфильм «Коралина» про параллельную реальность, в которой у всех вместо глаз пуговицы. «И вы тогда жили?» — спрашивает Саша, переварив информацию. «Ну да, жили, — отвечаю я. — Мы были детьми». «Ужас, — говорит Саша. — Вам было плохо?» Огромные серые глаза полны сочувствия. Легко, наверное, смотреть на мир такими глазами.
В свои семь лет Саша объездила всю Европу. Сейчас она думает об ужасной стране, в которой жили ее мама и папа. О стране, из которой не выпускали и в которую не впускали… Действительно, ужас ведь. «Нам было хорошо», — отвечаю я. Ее взгляд затуманивается, как будто я попросила ее вычесть из пяти десять. Как рассказать ей, что кроме «ужаса» было что-то другое? Как объяснить, что мы оставили вместе с детством в той, прежней стране?
А никак. Давным-давно я случайно познакомилась в Финляндии с одной русской женщиной. У нее был уютненький финский домик, уютненький финский муж и белобрысый ребенок, очень плохо говоривший по-русски и прекрасно — по-фински. Почему-то мне тогда врезались в память ее слова: «Самое грустное — не то, что мой сын говорит на моем родном языке с акцентом. А то, что он никогда не поймет моей шутки, моих намеков, моего контекста — ни на каком языке. Потому что я принадлежу одной стране и культуре, а он — другой».
С тех пор прошло много лет. Я прожила их с родными, которые были старше меня. С друзьями, которые были моими ровесниками. С мужем, который родился хоть и в Прибалтике, но все же в той же стране, что и я, который слушал ту же музыку, смотрел те же фильмы, понимал те же шутки. Я не заметила, как вместе с ними переехала в будущее, в новое время и государство. Я не заметила, как мы все прижились, «устроились» и освоились здесь. Волна моей эмиграции накрыла меня только теперь, когда подрос Барсучок. В каком-то смысле я ничем не отличаюсь от той женщины из Финляндии. Мой собственный ребенок не понимает и никогда не поймет моего «контекста». Нашего с Высоцким контекста.
«…Я смеюсь, умираю от смеха», — доносится хриплый голос из Сашиной комнаты. — «…Как поверили этому бр-р-р-еду?..» Опять она, самая смешная песня на диске. Саша слушает ее снова и снова, пытаясь расшифровать странный код, уловить тайный смысл, который от нее ускользает. Понять парадокс.
Мы не уезжали — но никогда не вернемся обратно…
А вообще-то грех жаловаться: наш ребенок любит Высоцкого.
©
