Максим Стріха: Ця влада потребує людей, які її обслуговують, а не вчених

Українська правда | Життя

Про науку

- Науковий ступінь перетворився на модний аксесуар, на "галочку". Люди зі званням наукою після захисту часто не займаються. Науковців багато, але великого поступу українській науці це не надає.

- Наука дуже різна. Хоч як це несподівано для вас звучатиме, але Україна досі має першорядну за європейськими мірками науку. Це першою чергою стосується природничих і технічних дисциплін.

Але цей статус збережено не завдяки державі, а завдяки ентузіазмові та героїзмові наших учених. Думаю, пам’ятник колись поставлять професору Патону – людині консервативній, але вольовій і порядній. Саме він свого часу не дав розкрасти комплекс Академії наук у 1990-ті роки.

Проте будьмо відверті: українська наука природним шляхом умре за 10-15 років. Тоді відійде старше покоління, на якому тримаються наукові школи. Адже молодь у науку зараз майже не йде: мізерна наукова зарплатня не забезпечує елементарного проживання у великому місті для людини, яка змушена винаймати житло.

Наука може померти навіть раніше, якщо зараз дадуть команду "фас" на розграбування земель і майна Національної академії наук. Схоже, що багато хто уже стоїть на низькому старті, щоб взяти участь і поживитися. А університети після загибелі НАН у науковому плані теж неминуче захиріють.

- І що буде?

- Суспільство стане ще жахливішим.

Я тут говорю про справжню науку, а не про кандидатів усіляких "модних" соціогуманітарних наук – в цілому тут рівень гнітючий (хоч відрадні винятки, звісно, теж трапляються). Я говорю про фізиків, хіміків, біологів, про істориків, філологів – цей прошарок є останнім, що протистоїть страшному хамству та аморальності нинішньої влади.

А влада ця учених не потребує. Влада потребує людей, які її обслуговують. Вони можуть навчати дітей за кордоном, купити лікарів за кордоном, а для тубільців досить уколу аспірину, щоб не так тяжко було вмирати…

Я переконаний, що відсутність учених сьогодні (якщо науку в Україні таки доб’ють) – це тотальна відсутність грамотних інженерів, вчителів, медиків завтра. Тобто будуть відбуватися постійні техногенні катастрофи.

Навіть сьогодні люди вже елементарно не вміють залатати яму в асфальті, аби латку не розмило вже наступним великим дощем. Будинок не вміють збудувати. Вони вміють тільки для скоробагатька намалювати картинку розкішного таунхаузу, але невідомо, як та картинка стоятиме, чи не завалиться за пару років, чи забезпечуватиме її наявна потужність комунікацій...

Остаточна загибель української науки – це остаточна загибель шансів цієї держави.

Зараз я є песимістом. Не знаю, чи ми не пройшли вже точку неповернення, за якою – тільки дальше падіння. Немає теореми, згідно з якою ти падаєш, а потім неодмінно починаєш підніматися. Навпаки – держава й суспільство можуть занепадати десятиліттями.

Є сумні приклади багатьох країн Латинської Америки та Африки. Таку перспективу розграбованої олігархами, розіп’ятої на геостратегічних протягах України дуже виразно зобразив Юрій Щербак у романі-антиутопії "Час смертохристів".

Якщо це станеться, то в мого покоління лишиться можливість хіба що тут здохнути, а у вашого покоління - звідси злиняти.

Я чесно не знаю, як побороти людей, які встановили в Україні свій окупаційний режим. Хоч, скільки лишиться моїх сил, з ними боротимуся – якісною науковою працею, текстами, самим фактом власного існування.

- Можливо, в науці надія є на молодше покоління?

- Самозародження науки неможливе. Потрібні наукові школи і тяглість цих шкіл. Зараз декілька держав намагаються на рівному місці створити наукові школи – Ірландія, Бразилія, Мексика, Туреччина. Але ніхто з них наразі не сягнув навіть нашого сьогоднішнього рівня. Хоча вони вклали в науку за нашими мірками абсолютно казкові гроші.

Наукова школа розвивається десятиліттями, століттями. Справжніх осередків наук в Україні не так багато. Це - кілька десятків провідних університетів та академічних інститутів. В решті університетів є окремі учені, але вони не творять справжнього наукового середовища.

- Що це за провідні університети?

- Коли ітиметься про фізику, то це Харків, Київ, Львів, Одеса, Чернівці, Ужгород, меншою мірою – Дніпропетровськ і Донецьк.

Коли говорити про інші природничі науки, то вийде трохи інший перелік. Якщо ж говорити про гуманітаристику, то там треба згадати також Могилянку, Український католицький університет, Острозьку академію…

Водночас є університети, де тільки назва є "університет", але майже нічого ту назву не забезпечує.

- Який вихід?

- Механічно закривати – це не вихід. Потрібен запит суспільства. Якщо в суспільстві є запит на кваліфікованих фахівців з реальним рівнем знань – то все налагодиться саме собою.

- Крім того, є мода на диплом про вищу освіту. Зараз в Україні є 300 університетів – це забагато.

- В УРСР було 160 ВНЗ, зокрема 10 класичних університетів. У 1990-ті їх число збільшилося вдвічі. До того ж, у ранг ВНЗ автоматично підняли перейменовані на коледжі технікуми.

Я насправді не знаю, чи 330 університетів є багато чи мало. За кількістю студентів на 10000 населення ми й зараз далеко не рекордсмени. Є країни, які свідомо йдуть до 100% вищої освіти. Та й ніде немає лише Сорбон і Гарвардів. Є різні університети. Важливо лишень, щоб жоден з них не був легалізованою формою простої купівлі диплому.

- У Франції 80 університетів, і їх зараз зливають між собою, тобто їхня кількість зменшується.

- Коли ми говоримо про українські університети, важлива не кількість, а те, щоб усі вони були, образно кажучи, вищою, першою, ну, максимум другою лігою, а не дворовим футболом. А критерії тут може виробити тільки нормальне суспільство.

Наше суспільство зараз не зорієнтоване на якісного фахівця. На жаль, поки що суспільство не є союзником навіть для поодиноких реформаторів – вони мусили б долати шалений опір на всіх рівнях.

Не дивно. Наприклад, складно прищеплювати любов до певних моральних цінностей, якщо дитина може заперечити та сказати, що ходка в зону не завадить у майбутньому стати президентом…

- Ви говорили про виїзд з країни… але ж це "утечка мозгов".

- Це кожен вирішує для себе. Я лишатимусь тут за будь-яких умов.

Але я не маю морального права закликати людей молодшого покоління наслідувати мій приклад. Це була би завелика моральна відповідальність. Життя в керованій окупаційною владою країні може бути сповнене дискомфорту та небезпек, але чи потрібна молодим людям жертовність? Можливо, ви хочете просто нормального влаштованого існування.

Хоч це я вже зараз так говорю. У вашому віці я був дуже палким і рішучим, вважав, що слід боротися й умерти в боротьбі. Але, очевидно, людина тільки сама для себе може вирішити вмерти в боротьбі. Спонукати до цього когось іншого – це завелика відповідальність.

Для цього треба бути політиком, а я просто тихий кабінетний учений.
©

Technology for life: a career in medical physics

MedicalPhysicsWeb

Most people have a friend, colleague or family member who has experienced cancer at some point in their life. Anyone who has supported someone through treatment knows that a wide variety of healthcare professionals are involved in helping those affected by the disease. Naturally, the most visible of these professionals are the clinicians, nurses, radiographers, life scientists and medical physicists who operate within the hospital environment. However, there are also many scientists and engineers who design, develop and manufacture the equipment and tools used in cancer treatment. This is the area where I have chosen to make my career.

I work at Elekta, a global company that delivers clinical solutions for cancer care, including image-guided radiation therapy, stereotactic radiotherapy and radiosurgery, in which beams of radiation are accurately focused in a 3D co-ordinate system to treat small target areas. The company has about 3300 staff, and every day at least 100,000 patients at more than 5000 hospitals around the world receive diagnosis, treatment or follow-up care with the help of a solution from Elekta.

The company's corporate headquarters are located in Stockholm, Sweden, but I am based in Crawley, UK, which is the main manufacturing site for Elekta's radiotherapy linear accelerators. My role there is to lead the physics team that works in the firm's oncology product area, which covers both the hardware and software related to the linear accelerators used for patient treatment, and also the X-ray systems for patient imaging. This means that we help to develop the systems that generate, monitor and shape the beams used to treat patients, and we also contribute to development projects for the cone-beam computed tomography unit that is used for image guidance.

The physics team is involved throughout the research and development cycle, from defining product requirements and providing input to new designs (for example by computer modelling and prototype testing) to the final phase, when intensive testing is carried out in dedicated radiation bunkers before the equipment is released for use.
Research and mobility

I received my undergraduate degree in physics at the University of Bologna, Italy, where I did my thesis project on gamma-ray spectroscopy, using Monte Carlo techniques to model charge-trapping effects in semiconductor detectors. But I had always been interested in applied radiation physics, and after graduation I got involved in a research project that used reactor-based neutron beams in cancer therapy. During this time I was part of a close-knit research group that studied applications of radiation physics in industry, medicine and archaeology.

I have very fond memories of my early research. Bologna is my hometown and is famous for its medieval towers, its gourmet food, its terracotta red-tiled roofs – and, of course, the university itself, which is among the oldest academic institutions in the world. However, I was always aware that to grow as a scientist I would need to experience new research environments, ideally by working abroad. So after I earned my Master's degree in medical physics, I applied for a Marie Curie Fellowship under the EU's Training and Mobility of Researchers scheme. Winning this fellowship allowed me to move to the UK, where I joined the Department of Medical Physics and Bioengineering at University College London.

For my PhD in radiation physics, I worked on the design and experimental development of a novel imaging system for nuclear-medicine applications using a Compton camera. It was the perfect project for me, combining my interests in radiation detector technology, computer-simulation techniques and medical physics. This work was carried out in collaboration with Middlesex Hospital and also with the high-energy physics group at Imperial College London, since the prototype system used an electronic chip originally designed for CERN's Large Hadron Collider. Working with these different groups was a great experience and gave me the opportunity to develop new technical knowledge, as well as to enhance my team work, task co-ordination and planning skills.

I enjoyed my PhD research, but after spending quite a long time in academia, I felt ready for a change. I had always been attracted to the idea of working in industry, and I wanted to join a company where innovative technology and team work resulted in a real-life product. I applied for a position with Elekta in 2000 and I was offered a job in its development team.
Career progression

As a physicist working in R&D, I was quickly given the opportunity to make use of my experience with Monte Carlo modelling techniques, while also applying my knowledge of radiation physics and my experimental skills to contribute to the design of new oncology-related products. These included an improved collimation system for electron beams, which reduced the radiation dose outside the area being targeted for treatment, as well as different versions of X-ray beam-shaping devices called multi-leaf collimators, which use a series of tungsten blades ("leaves") that can move independently to generate irregular beam shapes.

As my experience level grew, I also started to manage a number of physics test programmes, in which new products are thoroughly assessed before being released for clinical use. These assessments are done to verify product safety and performance, and to ensure compliance with the stringent requirements in the international standards that regulate the medical-device industry.

Elekta has a very collaborative approach to R&D, which means that our products are developed together with customers working in research, university clinics and other institutions. For example, a few years ago I co-supervised a PhD project at the Joint Department of Physics of the Institute of Cancer Research and Royal Marsden Hospital, where we investigated an alternative system for patient imaging. Doing projects like this allowed me to maintain contact with academic research and, later on, to become a senior research physicist at Elekta.

I have worked on many great projects over the years, but the one that stands out for me is our latest beam-shaping device, Agility. This device consists of 160 tungsten leaves that move independently at unprecedented speed, producing dose distributions that accurately conform to the tumour's volume while shortening the treatment delivery time to as little as a couple of minutes for patients with head and neck cancers. I have been involved with the project since it began more than five years ago, and the moment in early April this year when the first patient was treated with Agility (at St James's University Hospital in Leeds) was very special for me.

While I am still very much involved with the technical aspects of Elekta's physics programme, for the past two years I have also been the leader of the company's UK R&D physics team. This means that I am responsible for resource and task management within a team of 14 people on a daily basis. In addition, I work on developing the skills and capabilities within the group – for example by introducing new computer-modelling tools and experimental equipment, and by identifying appropriate training for staff. Finally, our group is still expanding and I am actively involved in the recruitment process.
Getting into the industry

I am often asked whether a PhD is necessary to work as an R&D physicist in the oncology industry. Looking at my own experience, I think that my PhD certainly equipped me with many useful skills, and most members of my current team also have a PhD or Master's degree in fields such as radiation physics, medical physics, nuclear or particle physics. Others have come from the fields of laser plasma physics, radio-frequency physics and imaging detector technology, while a few have a specialized background in beam generation and accelerator technology.

However, there are also alternative routes into commercial R&D, including internships, industrial placements and apprenticeships. These routes offer a "fast track" not only to learning the practical aspects of the technical job, but also to understanding how a large commercial organization operates. Indeed, Elekta has recently launched a two-year graduate programme, and is planning to train about 10 physics and engineering graduates each year via a series of placements in departments spread across the key business processes of the company. The programme will include technical and personal skills training, along with a support network of mentors and coaches.

My studies in physics have allowed me to pursue a very interesting career, working with innovative technology that helps people's lives. The work environment at Elekta is also very good: the expertise of staff members is valued, I am surrounded by talented colleagues, and the company really listens to customers and strives to provide what they need. There are more exciting developments on the horizon and I look forward to being a part of them.

• This article first appeared in the July 2012 issue of Physics World.

About the author
Giulia Thompson leads the R&D physics team at Elekta. E-mail giulia.thompson@elekta.com
©

Харуки Мураками - 1Q84

...

Вы пока еще молоды, полны сил. И возможно, просто не понимаете, что с вами будет дальше. Но с какого-то возраста жизнь превратится в непрерывный процесс потерь. Самые важные для вас вещи начнут выпадать из нее, как зубья из расчески, а вместо них будет оставаться сплошная фальшивка. Ваши силы, желания, мечты, идеалы, убеждения, любимые люди станут исчезать из вашей жизни чуть ли не каждый день. Когда попрощавшись, а когда и без всякого предупреждения. Ничего из потерянного вы уже не сможете вернуть никогда. И взамен ничего подходящего не найдете. Все это очень больно. Иногда будет казаться, что вас режут живьем на куски. Вам скоро тридцать, господин Кавана. Ваша жизнь вот-вот начнет погружаться в сумерки. Проще говоря, вы начнете стареть.

...

— Большинству людей на свете не нужна истина, которую можно подтвердить. Настоящая истина почти всегда связана с болью, как ты сама и сказала. А людям, за редким исключением, не хочется испытывать боль. Они хотят лишь уютной душевной истории, которая дала бы им почувствовать, будто их жизнь наполнена хоть каким-нибудь смыслом. Вот почему до сих пор процветают религии.
Разминая шею, он несколько раз покрутил головой и продолжил:
— Если история А убедит людей в том, что их жизнь наполнена глубоким смыслом, они назовут ее истиной. А если история Б покажет их жалкими пигмеями, они сочтут ее ложью. Все очень просто. И тех, кто попробует утверждать, что история Б и есть настоящая истина, всегда будут ненавидеть, тайно убивать, а то и организовывать против них совершенно реальные войны. Людям нет никакого дела до фактов, логики и доказательств. Им не хочется признавать, что они жалкие пигмеи. Лишь яростно отрицая этот печальный факт, они еще остаются в здравом уме.

...

©

Why You Shouldn't Take a Counteroffer

By Alison Green

Thinking about using a potential employer's job offer to get your current company to counter and pay you more money?

Stop right there.

Using another job offer as a bargaining chip may be tempting, but too often, it ends badly. If you want a raise, then negotiate it on your own merits—or prepare to move on.

Here's why:

1. Employers often make counteroffers in a moment of panic. ("We can't have Joe leave right now! We have that big conference next month.") But after the initial relief passes, you may find your relationship with your employer—and your standing with the company—has fundamentally changed. You're now the one who was looking to leave. You're no longer part of the inner circle, and you might be at the top of the list if your company needs to make cutbacks in the future.

2. Even worse, your company might just want time to search for a replacement, figuring that it's only a matter of time until you start looking around again. You might turn down your other offer and accept your employer's counteroffer only to find yourself pushed out soon afterward. In fact, the rule of thumb among recruiters is that 70 to 80 percent of people who accept counteroffers either leave or are let go within a year.

3. There's a reason you started job-searching in the first place. While more money is always a motivator, more often, there are also other factors that drove you to look: personality fit, dislike of your boss, boredom with the work, lack of recognition, insane deadlines—whatever it might have been. Those factors aren't going change, and will likely start bothering you again as soon as the glow from your raise wears off.

4. Even if you get more money out of your company now, think about what it took to get it. You needed to have one foot out the door to get paid the wage you wanted, and there's no reason to think that future salary increases will be any easier. The next time you want a raise, you might even be refused altogether on the grounds that "we just gave you that big increase when you were thinking about leaving."

5. You may be told to take the other offer, even if you don't really want it—and then you'll have to follow through. Using another offer as a bluff is a really dangerous game.

6. Good luck getting that new employer to ever consider you again. If you go all the way through their hiring process only to accept a counteroffer from your current employer, then the former is going to be wary of considering you in the future. If it's a company you'd like to work with, you might be shutting a door you'd rather keep open.

Now, are there times where accepting a counteroffer makes sense and works out? Sure, there are always exceptions. But it's a bad idea frequently enough that you should be very, very cautious before doing so.

Alison Green writes the popular Ask a Manager blog, where she dispenses advice on career, job search, and management issues. She's also the author of Managing to Change the World: The Nonprofit Leader's Guide to Getting Results and former chief of staff of a successful nonprofit organization, where she oversaw day-to-day staff management, hiring, firing, and employee development.
©

Познер о Карле Марксе и алчности банков

Первый канал

Я начну с того, что я – не коммунист. Я не то, что не ностальгирую по советскому прошлому, я совершенно счастлив, что это прошлое кануло в Лету.

Но при этом я не могу отделаться от ощущения, что Карл Маркс был прав. Не во всем, но кое в чем, все-таки, был прав. Посмотрите, что творится в мире, посмотрите на движение «Захватим Уолл-Стрит». Оно все ширится и ширится, оно в США, оно в Европе, оно в Австралии, оно в Новой Зеландии. То есть постепенно туда втягиваются не то, что сотни тысяч людей, но уже миллионы людей. Причем, у них совершенно четкое понимание того, что их беды связаны только с одним – власть работает на обогащение богатых, и главную роль в этом играют банки.

Если мне не изменяет память, именно Маркс говорил о том, что ради прибыли в 300% капиталист пойдет на любое преступление. Я думаю, что он был прав. Уже все понимают, что кризис, который начался в 2008 году, был начат именно из-за банков, из-за абсолютно неуемной алчности банков. И когда банки сами зашатались, что произошло? Правительства им дали гигантские деньги, чтобы они только удержались. Более того, уходящие на покой банкиры, которые в этом были виноваты, получали бонусы по 200 миллионов долларов.

Я еще раз говорю, я – не коммунист, я даже не марксист. Хотя, уважение у меня есть к Марксу. Но я задаюсь вопросом: хватит ли ума и умения нынешнему капиталистическому миру чуть уменьшить аппетит, заняться также уменьшением все растущего разрыва между самыми богатыми и самыми бедными? Если нет, быть беде. Удачи вам и приятных сновидений.
©

Познер - К.Райкин

Первый канал

<...>

В.ПОЗНЕР: Но, все-таки, вы свою карьеру... Она стартовала и довольно ярко стартовала в советское время, в Советском Союзе, да?

К.РАЙКИН: Да.

В.ПОЗНЕР: И при этом вы, как я понимаю, не очень жалуете советскую систему и говорите "Никакой ностальгии. Зоопарк. В СССР было столько идиотизма, что все хорошее этим совершенно обесценивалось и, в конце концов, поглотилось". А как вы понимаете ностальгию, существующую сегодня в довольно большом количестве, у людей, которые даже и не жили в Советском Союзе, которые родились после, или которым было три годика?

К.РАЙКИН: Вы понимаете, каждый новый день по-разному нас поворачивает и разные настроения в нас внедряет. Ведь мы же проходим испытания дозой свободы – это очень тяжелые испытания, мне кажется, в нашей стране. Я вообще задаю себе разные вопросы на эту тему и по-разному на них каждый день отвечаю. Я, действительно, ни в коем случае не хочу вернуться в то время. Хотя, это неверно: никогда не говорил, что там не было ничего хорошего – там было очень много замечательного, талантливого, прекрасного, героического. Но если просто вспоминать по моей профессии, до какого идиотизма мы доходили, сдавая спектакли, и чем лучше спектакль - и острее, и интереснее, и талантливее был, - тем больше начальство хотело его изуродовать до неузнаваемости. Я, конечно, ни в коем случае не хочу обратно. Но дьявол гораздо хитрее, чем мы думаем, понимаете? И это испытание свободой, которое мы проходим, оно иногда меня ужасно удручает.

В.ПОЗНЕР: Об этом вы интересно говорите – я тоже обратил внимание и просто я выписал эту цитату. Она довольно большая, но она стоит того, чтобы ее послушали: "Наша демократия и свобода имеют очень определенные и понятные рамки. Но сейчас я вижу такую свободу хамства и агрессии, что все чаще задумываюсь над тем, нужна ли нам эта свобода и что она такое? Чтобы пользоваться свободой, внутри нужно быть очень четко ограниченным человеком – нужно иметь ряд строжайших ограничений, которых в наших отечественных людях или просто нет, или они очень зыбкие. Человеку, у которого есть внутренние ограничения, можно давать свободу внешнюю. Если с тормозами плохо, то он понимает эту свободу как свободу хамить, грабить, клеветать, бить в морду". Хорошо, а как быть тогда?

К.РАЙКИН: Больше заниматься государству культурой, интеллектом, образованием, наукой. Гораздо больше. Несравнимо больше, чем оно занимается этим сейчас. Мне кажется, что это не тот выход, который принесет завтра же, буквально на следующий день какие-то результаты. Но это, мне кажется, самый реальный и верный путь исправления этой ситуации. Потому что, повторяю, культура – это ряд ограничений, это какие-то вообще правила человеческого существования, вообще человеческое лицо, это человеческий облик народа. А этим очень мало занимаются или не занимаются вообще. Нет плана какого-то в этом отношении.

В.ПОЗНЕР: А вот если бы вам, Константину Райкину сказали: "Интересно вы рассуждаете. Набросайте планчик", что бы вы предложили в первую голову?

К.РАЙКИН: В первую голову я бы начал с образования. Я бы как-то пересмотрел приоритеты в образовании. И вообще систему образования. Это очень непростые вопросы, я абсолютно согласен. Я сам преподаю, и даже на уровне высшего учебного заведения тоже масса проблем, и массу, мне кажется, оплошностей совершает государство в этой области. Но я бы начал с начальной школы, с преподавания, с приоритетов каких-то предметов. И как комментировать.

В.ПОЗНЕР: Вы согласны, например, с заявлением, которое я бы сделал, что, если есть три приоритета у страны, у России сегодня, то я ставлю на первом месте образование?

К.РАЙКИН: Согласен, согласен. Я, ведь, не знал, что вы так считаете. Я сказал это первым.

<...>

В.ПОЗНЕР: Вы довольно жестко или, по крайней мере, критически относитесь к своей стране. Вы говорите: "В нашей стране (России), где разгильдяи и прохиндеи бродят несметными стадами, - хороший образ очень, - добросовестность гораздо более редкое явление, чем талант. А если в человеке это соединяется, то его уже можно заносить в Красную книгу". Вы полагаете, что эти толпы разгильдяев и так далее – это характерно главным образом для России? Или это общее какое-то явление? Как вы это чувствуете?

К.РАЙКИН: Нет, я думаю, что это общее явление. Я довольно часто бываю за границей и наблюдаю с разных сторон заграничную жизнь в разных странах. И в развитых, и в, так сказать, желанных в смысле туризма. Люди вообще, в общем и целом, леноваты по природе своей. Вообще не надо очаровываться сильно человеческой природой. Это было очень по-большевистски думать, что все хорошее от природы, а все плохое от капитализма, понимаете?

В.ПОЗНЕР: От окружающей среды, так сказать, да? Что если поменять среду, то все сразу станут...

К.РАЙКИН: Да. <...>

В.ПОЗНЕР: Но вы говорите так: "Многие думают, что нет ничего важнее политики. Это полная ерунда. Есть вещи куда более высокие, интересные и нет более бездарного времяпрепровождения, чем обсуждать взаимоотношения президента с кем-то там. Бог с ними, с политиками – они и без нашего разговора будут оставаться в центре внимания". То, что вы не хотите говорить конкретно о президенте – это, на самом деле, что? Это отсутствие интереса? Это самосохранение – "зачем мне неприятности" - и так далее? Что здесь внутри?

К.РАЙКИН: Мне не хочется на это тратить время, понимаете? С точки зрения человеческой... Или я смотрю на них с точки зрения актерской, своей профессиональной, мне это интересно – и процессы, которые в них происходят, их дипломатия, их тонкое шитье, их, так сказать, замазывание чего-то, выхождение из ситуации, их живые или неживые эмоции, их живые эмоции или имитация. Мне интересно это с точки зрения актера – я очень внимательно… А вообще я... Это такая общая уже тема бесконечная. Понимаете? Вот когда у нас был кризис и это слово... Мне надоело его во рту держать, понимаете? Не хочу в рот слово это брать, этот кризис, кризис, какое-то скрипучее слово. И все этим объясняется. Все время: "Кризис, кризис, кризис" чаще, чем мама или чем мат. Лучше выругаться, черт возьми, понимаете? Так и здесь. Все про это говорят. Понимаете, мне кажется, что Бог не махнул еще рукой на наш мир совсем не потому, почему мы все думаем. Все думают, что это потому что там Америка, Россия как-то удерживают, понимаете, что там решаются судьбы мира. Мне кажется, судьбы мира решаются совершенно на других уровнях.

В.ПОЗНЕР: Я не могу не спросить, раз вы так сказали. Вы полагаете, что Бог имеется?

К.РАЙКИН: Да. И я думаю, что он смотрит совсем не на тех, на кого мы думаем, он смотрит. Я думаю, он смотрит, может быть, на нас с вами. Скромность – это наше выдающееся качество, понятно. Но, понимаете, я просто думаю, он смотрит совсем не на тех – на каких-то совсем незаметных людей, которые почему-то трудятся, неизвестно почему, за какую-то минимальную или никакую зарплату, делают какие-то громадные по доброте и беспричинности вещи. Или мы, вот, репетируем там чего-то, понимаете? И он думает: "Они ужасно ведут себя (я имею в виду все людяне), кровь льют, грешат, прелюбодействуют, вообще предают друг друга". Смотрит, вот мы репетируем, думает: "Нет, подожду премьеры, все-таки". Потому что это дело я понимаю. Я хочу им заниматься. Понимаете, я им занимаюсь... Ну, не я – студенты мои, артисты мои. Это такие замечательные чистые люди, которые неизвестно почему… Никаких корыстных причин этим заниматься. И вообще творческие люди.

В.ПОЗНЕР: А скажите мне, пожалуйста, Константин, когда в вас возникла такая вера, такое ощущение, что он есть? Потому что с детства этого не могло быть.

К.РАЙКИН: С детства все равно были предчувствия. Конечно, я – советский ребенок, в атеистическом государстве воспитанный. Но, во-первых, папа всегда относился очень уважительно к религии. Всегда.

В.ПОЗНЕР: Это другой разговор. Уважительно – это уважительно.

К.РАЙКИН: Нет-нет, не просто уважительно. Там было что-то. Мне это, так сказать, не внедрялось, но я понимал. Он, ведь, воспитывал меня не указательным пальцем, а собой. У меня родители вообще так нас воспитывали с сестрой.

В.ПОЗНЕР: Но вы молитесь?

К.РАЙКИН: Да.

В.ПОЗНЕР: И в церковь ходите?

К.РАЙКИН: Я – православный человек. Да.

В.ПОЗНЕР: Понятно. Поговорим о театре?

К.РАЙКИН: С удовольствием. Только осторожнее – я начинаю беситься.

В.ПОЗНЕР: Очень хорошо. Значит, вы – руководитель Сатирикона и вы говорите так: "Как руководитель театра Сатирикон, я нахожусь в неплохом положении, поскольку, все же, насколько это разрешено человеку, держу свою судьбу в своих руках. Но за эту независимость приходится платить очень большую цену". Какую?

К.РАЙКИН: Мне приходится делать всякие очень несвойственные для себя вещи. Например, наказывать людей, выгонять их, пропесочивать, вообще вызывать страх. Договариваться с начальством, говорить не то, что я думаю. Потому что я давно с собой, со своей совестью договорился, что ради театра я сделаю очень многое – я утрусь, если меня унизят, я ничего, я снесу это. Если это будет на пользу театру, я снесу.

В.ПОЗНЕР: И бывало, что надо? И делали это?

К.РАЙКИН: Да, делал. И я скажу не то, что я думаю, я совру. Я буду заниматься подхалимажем. Я наплюю на свое личное человеческое достоинство в какой-то момент для того, чтобы моему театру было хорошо, потому что, на самом деле, мое достоинство там, в театре, понимаете? А не во мне лично. А я утрусь, я так для себя решил. Не то, что уж мне приходилось так превращаться в какой-то коврик, чтобы об меня вытирали ноги, но какие-то большие над собой усилия, все-таки, мне приходилось делать.

В.ПОЗНЕР: Цена приличная.

К.РАЙКИН: Да. Нет, ну я уже не говорю просто про работу, которую приходится делать в большом количестве, чтобы быть конкурентоспособным, чтобы выигрывать борьбу за зрителя у других театров. Понимаете?

<...>
 
В.ПОЗНЕР: Скажите, пожалуйста, театр улучшает человека? Вот я пришел в театр полным дерьмом, посидел там два часа и вышел...

К.РАЙКИН: Понимаете, люди же в баню-то ходят раз в неделю, скажем так, или моются каждый день в душе, да? Но душу-то отмывать трудней, чем тело – тут тоже нужна регулярность. Поэтому одного раза мало.

В.ПОЗНЕР: Но, в принципе, это отмывает?

К.РАЙКИН: Я вам скажу. Искусство – это такой великий наркотик. Я признаю точно его действие в то время, пока идет спектакль. Два часа, если сильный спектакль, люди становятся сильно лучше. Мерзавец становится лучше, вор честнеет, вор, жулик...

В.ПОЗНЕР: Но после спектакля...

К.РАЙКИН: Да, потом все, обычно все на свои места возвращается. Но эти два часа, условно говоря, сильного спектакля все становится на свои божественные места: честность становится сильнее нечестности, доброта сильнее зла. И Бог, я думаю, запоминает этот момент. Человек может сам потом забыть эти впечатления. Но Бог запомнил, что этот человек два часа в своей жизни был к нему, к Богу немножко ближе. И он ему скостит какие-то потом наказания, потом убавит огонек под сковородочкой.

<...>

В.ПОЗНЕР: "Глупых людей больше, чем умных. Малоодаренных больше, чем высокоодаренных. И это нормально. Поэтому нет ничего странного, что рейтинг у дешевых и безвкусных телепередач высокий, а в театр ходит так мало народу. Высокое и глубокое понимается труднее. Это не значит, что мы должны ослаблять усилия. Я за то, чтобы воспитывать публику, а не идти на поводу у низких вкусов". И, все-таки, если это нормально, что умных меньше, чем глупых, что талантливых меньше, чем бездарных… Если это нормально, чего стараться? Тогда работайте на эту элиту, а это – плебс, так сказать, который не имеет этого и никогда и не будет иметь. Ведь, ум не приобретается, ум – это что-то врожденное.

К.РАЙКИН: Это опять про культуру и воспитание, и про образование в результате. Потому что, вы понимаете, в чем дело? Существует понятие: какой-то средний культурный уровень и вообще популярное искусство. Понимаете, скажем, я в Австрии, в Зальцбурге был поражен, что 100 тысяч человек стояли под дождем, плотно накрывшись зонтами, и слушали Баха. Был фестиваль Баха и с утра до вечера играли Баха на улице прямо, на площади. Шел дождь. И люди стояли в огромном количестве, просто сколько глаз видит. Это у них их культура массовая - Баха слушать. Это так приучены у них все, понимаете? У меня это вызвало чувство зависти большой. И как-то меня вдохновило, я подумал: "Это же можно сделать. Среди них же нету..."

В.ПОЗНЕР: Но не быстро.

К.РАЙКИН: Не быстро, не быстро. Я же не говорю, что быстро. Просто мне кажется, это надо делать. А не то, что "нет, это народ не поймет, а это не будет. Нет, не надо, не надо". И кто так говорит, он, во-первых... Сразу обидно за народ, потому что его, как правило, в таких случаях всегда принижают. Когда я говорю, что глупых больше, чем умных, это все тоже достаточно относительно я говорю. Потому что ведь люди умнеют, способности в них просыпаются. Ведь разные обстоятельства, в них вдруг просыпаются... Ведь Бог просыпается в людях. Иногда это видишь, так сказать, глазами. Мне дано это счастье, в зрительном зале вдруг иногда видеть растопыренные детские лица взрослых людей. Знаете, когда взрослые мужики солидные, которым, в общем, не к лицу... Если бы они себя видели со стороны, они постеснялись бы. Но они вдруг перестают владеть собой по-прекрасному, лица растопыриваются и начинают как-то... Это Бог прорастает в них - на короткое время. Но, значит, люди умнеют, как-то тончают душой, она из заскорузлой становится тонкой, вибрирующей. Это же все процессы, которые происходят с людьми. И вдруг умнеет народ, понимаете?

В.ПОЗНЕР: Скажите, пожалуйста, театр – это искусство элитарное?

К.РАЙКИН: Оно – разное. Оно может быть и элитарным. Но вообще я за то, чтобы по-другому сказать – что да, это микроб в буквальном физическом смысле слова. Тысячный мой большой зал – это очень мало по сравнению с аудиторией телевидения. Но это очень сильный микроб, сильнейший микроб. Потому что я раньше, когда гастролировал по стране, я мог сразу на спор сказать, не зная заранее, по публике, есть в этом городе театр драматический или нет.

В.ПОЗНЕР: А как это вы определяли?

К.РАЙКИН: По способности понимать русскую речь. Сложносочиненные длинные повествовательные предложения с деепричастными оборотами. У меня была очень демократичная программа. Я не умничал. Такая стенд-ап комедия, знаете? Просто я два часа, вообще говоря, практически развлекал публику. Там был у меня кусок, когда я стихи вдруг… Но они уже были моими, они за мной шли уже в любую сторону. И при этой простой совсем программе, в общем, я вдруг замечал, что где-нибудь в городе Энске, где нет театра, они хотят, но они не успевают, они не понимают. Народ часто разговаривает, знаете, мат с междометиями, какие-то макароны по-флотски. И когда ты им говоришь: "Вы знаете, то-то, то-то и то-то", им это кажется иностранным языком, когда ты длинно как-то говоришь. А в городочке, где есть театр, даже плохенький, но там классика идет, плохо поставленная, но там звучит со сцены замечательная русская речь... И люди по-другому воспринимают. Понимаете? Это на город влияет, на город прямо. Потому что это, видимо, бацилла понимания этой речи – она как-то передается.

В.ПОЗНЕР: Значит, если бы я вам сказал, что "давайте решим так, что мы сделаем так, чтобы были театры во всех городах и во всех малых городах, и всюду", это на пути к тому, о чем говорите вы, повышению культуры?

К.РАЙКИН: Во всяком случае, - гастроли, как можно было раньше делать. Можно же было ездить. Сейчас же это очень трудно. Это дорого, никто не помогает.

В.ПОЗНЕР: Это государство делало тогда.

К.РАЙКИН: Конечно-конечно. И мы подолгу могли в каком-то небольшом городе, когда я еще работал в Современнике или когда я уже работал у папы, мы могли месяц просидеть в каком-нибудь городе. Город насыщался какой-то иной жизнью.
<...>

В.ПОЗНЕР: Хорошо. Последний вопрос до Марселя Пруста. "Конечно, есть такие понятия как популярность, известность, деньги, но, слава богу, я уже в молодости это испытал и теперь понимаю, что это не самое главное". А самое главное – это?

К.РАЙКИН: Есть какие-то тайны, высоты искусства, глубины, профессии, человеческой личности, есть какие-то глубины и тайны мастерства. Это важнее, интереснее. Есть какие-то тайны жизни, которые мне хочется узнать, которые к популярности и к славе не имеют никакого отношения.

<...>

В.ПОЗНЕР: Скажите, а в каких случаях вы лжете?

К.РАЙКИН: Очень во многих. И считаю это правильным. Я лгу, потому что считаю, что человек, который говорит чистую правду, это страшная сволочь. Потому что в стихотворении Пушкина "Сцена из Фауста", где Фауст разговаривает с Мефистофелем, Мефистофель, этот гений зла, этот Люцифер – он говорит чистую правду, ни слова неправды говорит он. Вот это очень характерно.

<...>

В.ПОЗНЕР: Назовите три ваших любимых писателя, если можете.

К.РАЙКИН: Да. Достоевский, Пушкин, Островский.

В.ПОЗНЕР: Все русские, да?

К.РАЙКИН: Да, я бы, конечно, назвал бы Шекспира еще, если так вот.

В.ПОЗНЕР: А какой литературный герой вам ближе всего, если есть такой?

К.РАЙКИН: Подпольный человек из "Записок из подполья", хотя, это страшная падла. Но ни в одном другом герое нет столько про меня. А я себя падлой не считаю при этом. В этом некоторый парадокс.

В.ПОЗНЕР: О чем вы больше всего сожалеете?

К.РАЙКИН: О том, что моих родителей нет со мной.

В.ПОЗНЕР: Как бы вы хотели умереть?

К.РАЙКИН: Только не на сцене. Эту романтическую фигню я категорически не приемлю.

В.ПОЗНЕР: Какое слово, если такое есть, вы больше всего не любите?

К.РАЙКИН: Слово "кашель", потому что кашель в зрительном зале означает невнимание, провал.

В.ПОЗНЕР: А я думал "кризис".

К.РАЙКИН: Это на втором месте.

В.ПОЗНЕР: А какое слово вы любите?

К.РАЙКИН: "Успех".

В.ПОЗНЕР: Оказавшись перед Богом, что вы ему скажете?

К.РАЙКИН: Я ему скажу: "Господи, как я рад, что ты есть. Господи, какое счастье, что ты есть. Я так боялся иногда, что тебя нет. Прости меня, пожалуйста, за это".

В.ПОЗНЕР: Это был Константин Райкин. Спасибо большое.
©

All you need to know about China's new Exit-Entry Law

Shanghaiist

By Gary Chodorow, LawAndBorder.com

On June 30 the National People’s Congress Standing Committee enacted a
new Exit-Entry Administration Law. This is the first overhall of
China’s immigration law since 1986.

Xinhua News Agency reports that
the overriding policy behind the law is to create harsher punishments
for foreigners who illegally enter, live, or work in China.

The new law won’t take effect until July 1, 2013.

Here are my (very) preliminary impressions.

KEY PROVISIONS

Employer Sanctions: Employers may be fined 10,000 yuan
($1,574) for every foreigner illegally employed, up to a maximum of
100,000 yuan. Any monetary gain resulting from such employment will also
be confiscated.

Residence Certificates: Foreigners’ work-related
residence certificates will be valid for a minimum of 90 days and a
maximum of five years. Non-work-related residence certificates will
be valid for a minimum of 180 days and a maximum of five years.

Biometric Data: Foreigners applying for residence
certificates must provide to the public security bureau (PSB) their
fingerprints and “other biometric data.” In addition, the PSB and
Ministry of Foreign Affairs may, with the State Council’s approval,
promulgate regulations to collect such biometric data from persons
exiting and entering the country.

Fines and Detention for Illegal Stay: Foreigners who
illegally stay in the country may be given a warning before being
fined. In severe cases, they will be fined no more than 10,000 yuan or
detained for five to 15 days.

Voluntary Departure and Deportation: Foreigners who
have violate China’s laws and regulations and are deemed “unsuitable” to
stay will be given an exit deadline to depart voluntarily. Foreigners
who commit “severe violations” that do not constitute crimes may be
deported and not allowed to enter the country again for 10 years.

“Talent Introduction” Visa Category: The law for the
fist time allows visas to be granted to foreign “talent,” but leaves
further details to be set by agency regulations.

Green Cards: The law enshrines the current practice
of granting permanent residence to foreigners. But the law remains at
the highest level of generality, allowing permanent residence to be
granted to foreigners who make “outstanding contributions” to China or
“otherwise meet the requirements” for permanent residence as set by
agency regulations. The law sets no targets or quotas for the number of
green cards to be granted. By the end of 2011, just 4,752 foreigners had
been granted green cards nationwide.

Restrictions on Residence and Work Locations of Foreigners: The
Public Security Bureau and national security organs may restrict
foreigners and foreign entities from establishing residences or
workplaces in certain locations, if required for national security or
public security. If already established, they may be given deadlines to
relocate.

Refugees: For the first time, China’s domestic law
reflects its obligations under the 1951 Refugee Convention and 1967
Protocol Relating to the Status of Refugees. Persons may apply for
refugee status and remain in the country while being screened.

Reporting and Whistleblowing: Units or personnel
employing foreigners or enrolling foreign students should report
employment information to local police departments. Meanwhile, citizens
are encouraged to “report clues” regarding foreigners who may be
illegally living or working in China.

THE NPC'S DELIBERATIONS

The draft law had three readings before the NPC since December 2011.

Yang Huanning, Vice-minister of Public Security reported to the NPC
in April 2012 that the number of foreigners entering China “has been
increasing by 10 percent annually since 2000.” He said that the number
of foreigners employed in China rose from 74,000 in 2000 to 220,000 by
the end of 2011, with many working as employees of foreign companies,
teachers or representatives of foreign organizations.

The previous law had failed to keep up with the rising trend of
immigration. In particular, records systems are outdated. At present,
the Ministry of Foreign Affairs is responsible for issuing visas. A
foreigner’s information is then archived in different ministry’s files
according to the purpose of a person’s visit. As a result, the current
system is spread out across a number of agencies, making enforcement of
visa regulations a difficult task.

One particular problem the new law tries to tackle, according to the Associated Press, is
that for at least a decade, foreigners on short-term visas have managed
to live and work in China for extended periods of time by dashing to
the border and renewing their temporary permits, such as tourist visas,
repeatedly.

Another problem the law addresses is companies that issue fake
certificates or invitation letters to used by foreigners to obtain work
visas on false pretenses. Such companies may be fined under the law.

Vice-minister Yang also reported that establishment of detention
facilities for foreigners who have illegally entered or are illegally
working in China is currently under consideration.

We’ll make available further details as our firm further analyzes the law and as the government begins to implement it.

RESOURCES

* Text of the law (Chinese)

* NPC’s webpage on the law (Chinese)

* State Council’s Report to the NPC on Its Work Related to Foreigners’ Entry and Exit, Residence, Employment (April 2012) (Chinese)

* New Law Targets Foreigners’ Illegal Presence, Xinhua News Agency, June 30, 2012

* Stuart Wiggin, Straightening Out the Country’s Immigration Laws, CRI English, June 29, 2012

* New China Law Targets Foreigners Working Illegally, AP, June 30, 2012

* Zhao Yinan, Legal Status for Seekers of Asylum, China Daily, July 2, 2012

* Xuyang Jingjing, Foreigners Flouting Laws Face Harsher Punishments, Global Times, July 2, 2012

This post first appeared on LawAndBorder.com
and has been published here with the kind permission of the author.
Gary Chodorow is a US immigration lawyer and chief representative for Frederick W. Hong Law Offices in Beijing.

©