Первый канал
<...>
В.ПОЗНЕР: Но, все-таки, вы свою карьеру... Она стартовала и довольно ярко стартовала в советское время, в Советском Союзе, да?
К.РАЙКИН: Да.
В.ПОЗНЕР: И при этом вы, как я понимаю, не очень жалуете советскую систему и говорите "Никакой ностальгии. Зоопарк. В СССР было столько идиотизма, что все хорошее этим совершенно обесценивалось и, в конце концов, поглотилось". А как вы понимаете ностальгию, существующую сегодня в довольно большом количестве, у людей, которые даже и не жили в Советском Союзе, которые родились после, или которым было три годика?
К.РАЙКИН: Вы понимаете, каждый новый день по-разному нас поворачивает и разные настроения в нас внедряет. Ведь мы же проходим испытания дозой свободы – это очень тяжелые испытания, мне кажется, в нашей стране. Я вообще задаю себе разные вопросы на эту тему и по-разному на них каждый день отвечаю. Я, действительно, ни в коем случае не хочу вернуться в то время. Хотя, это неверно: никогда не говорил, что там не было ничего хорошего – там было очень много замечательного, талантливого, прекрасного, героического. Но если просто вспоминать по моей профессии, до какого идиотизма мы доходили, сдавая спектакли, и чем лучше спектакль - и острее, и интереснее, и талантливее был, - тем больше начальство хотело его изуродовать до неузнаваемости. Я, конечно, ни в коем случае не хочу обратно. Но дьявол гораздо хитрее, чем мы думаем, понимаете? И это испытание свободой, которое мы проходим, оно иногда меня ужасно удручает.
В.ПОЗНЕР: Об этом вы интересно говорите – я тоже обратил внимание и просто я выписал эту цитату. Она довольно большая, но она стоит того, чтобы ее послушали: "Наша демократия и свобода имеют очень определенные и понятные рамки. Но сейчас я вижу такую свободу хамства и агрессии, что все чаще задумываюсь над тем, нужна ли нам эта свобода и что она такое? Чтобы пользоваться свободой, внутри нужно быть очень четко ограниченным человеком – нужно иметь ряд строжайших ограничений, которых в наших отечественных людях или просто нет, или они очень зыбкие. Человеку, у которого есть внутренние ограничения, можно давать свободу внешнюю. Если с тормозами плохо, то он понимает эту свободу как свободу хамить, грабить, клеветать, бить в морду". Хорошо, а как быть тогда?
К.РАЙКИН: Больше заниматься государству культурой, интеллектом, образованием, наукой. Гораздо больше. Несравнимо больше, чем оно занимается этим сейчас. Мне кажется, что это не тот выход, который принесет завтра же, буквально на следующий день какие-то результаты. Но это, мне кажется, самый реальный и верный путь исправления этой ситуации. Потому что, повторяю, культура – это ряд ограничений, это какие-то вообще правила человеческого существования, вообще человеческое лицо, это человеческий облик народа. А этим очень мало занимаются или не занимаются вообще. Нет плана какого-то в этом отношении.
В.ПОЗНЕР: А вот если бы вам, Константину Райкину сказали: "Интересно вы рассуждаете. Набросайте планчик", что бы вы предложили в первую голову?
К.РАЙКИН: В первую голову я бы начал с образования. Я бы как-то пересмотрел приоритеты в образовании. И вообще систему образования. Это очень непростые вопросы, я абсолютно согласен. Я сам преподаю, и даже на уровне высшего учебного заведения тоже масса проблем, и массу, мне кажется, оплошностей совершает государство в этой области. Но я бы начал с начальной школы, с преподавания, с приоритетов каких-то предметов. И как комментировать.
В.ПОЗНЕР: Вы согласны, например, с заявлением, которое я бы сделал, что, если есть три приоритета у страны, у России сегодня, то я ставлю на первом месте образование?
К.РАЙКИН: Согласен, согласен. Я, ведь, не знал, что вы так считаете. Я сказал это первым.
<...>
В.ПОЗНЕР: Вы довольно жестко или, по крайней мере, критически относитесь к своей стране. Вы говорите: "В нашей стране (России), где разгильдяи и прохиндеи бродят несметными стадами, - хороший образ очень, - добросовестность гораздо более редкое явление, чем талант. А если в человеке это соединяется, то его уже можно заносить в Красную книгу". Вы полагаете, что эти толпы разгильдяев и так далее – это характерно главным образом для России? Или это общее какое-то явление? Как вы это чувствуете?
К.РАЙКИН: Нет, я думаю, что это общее явление. Я довольно часто бываю за границей и наблюдаю с разных сторон заграничную жизнь в разных странах. И в развитых, и в, так сказать, желанных в смысле туризма. Люди вообще, в общем и целом, леноваты по природе своей. Вообще не надо очаровываться сильно человеческой природой. Это было очень по-большевистски думать, что все хорошее от природы, а все плохое от капитализма, понимаете?
В.ПОЗНЕР: От окружающей среды, так сказать, да? Что если поменять среду, то все сразу станут...
К.РАЙКИН: Да. <...>
В.ПОЗНЕР: Но вы говорите так: "Многие думают, что нет ничего важнее политики. Это полная ерунда. Есть вещи куда более высокие, интересные и нет более бездарного времяпрепровождения, чем обсуждать взаимоотношения президента с кем-то там. Бог с ними, с политиками – они и без нашего разговора будут оставаться в центре внимания". То, что вы не хотите говорить конкретно о президенте – это, на самом деле, что? Это отсутствие интереса? Это самосохранение – "зачем мне неприятности" - и так далее? Что здесь внутри?
К.РАЙКИН: Мне не хочется на это тратить время, понимаете? С точки зрения человеческой... Или я смотрю на них с точки зрения актерской, своей профессиональной, мне это интересно – и процессы, которые в них происходят, их дипломатия, их тонкое шитье, их, так сказать, замазывание чего-то, выхождение из ситуации, их живые или неживые эмоции, их живые эмоции или имитация. Мне интересно это с точки зрения актера – я очень внимательно… А вообще я... Это такая общая уже тема бесконечная. Понимаете? Вот когда у нас был кризис и это слово... Мне надоело его во рту держать, понимаете? Не хочу в рот слово это брать, этот кризис, кризис, какое-то скрипучее слово. И все этим объясняется. Все время: "Кризис, кризис, кризис" чаще, чем мама или чем мат. Лучше выругаться, черт возьми, понимаете? Так и здесь. Все про это говорят. Понимаете, мне кажется, что Бог не махнул еще рукой на наш мир совсем не потому, почему мы все думаем. Все думают, что это потому что там Америка, Россия как-то удерживают, понимаете, что там решаются судьбы мира. Мне кажется, судьбы мира решаются совершенно на других уровнях.
В.ПОЗНЕР: Я не могу не спросить, раз вы так сказали. Вы полагаете, что Бог имеется?
К.РАЙКИН: Да. И я думаю, что он смотрит совсем не на тех, на кого мы думаем, он смотрит. Я думаю, он смотрит, может быть, на нас с вами. Скромность – это наше выдающееся качество, понятно. Но, понимаете, я просто думаю, он смотрит совсем не на тех – на каких-то совсем незаметных людей, которые почему-то трудятся, неизвестно почему, за какую-то минимальную или никакую зарплату, делают какие-то громадные по доброте и беспричинности вещи. Или мы, вот, репетируем там чего-то, понимаете? И он думает: "Они ужасно ведут себя (я имею в виду все людяне), кровь льют, грешат, прелюбодействуют, вообще предают друг друга". Смотрит, вот мы репетируем, думает: "Нет, подожду премьеры, все-таки". Потому что это дело я понимаю. Я хочу им заниматься. Понимаете, я им занимаюсь... Ну, не я – студенты мои, артисты мои. Это такие замечательные чистые люди, которые неизвестно почему… Никаких корыстных причин этим заниматься. И вообще творческие люди.
В.ПОЗНЕР: А скажите мне, пожалуйста, Константин, когда в вас возникла такая вера, такое ощущение, что он есть? Потому что с детства этого не могло быть.
К.РАЙКИН: С детства все равно были предчувствия. Конечно, я – советский ребенок, в атеистическом государстве воспитанный. Но, во-первых, папа всегда относился очень уважительно к религии. Всегда.
В.ПОЗНЕР: Это другой разговор. Уважительно – это уважительно.
К.РАЙКИН: Нет-нет, не просто уважительно. Там было что-то. Мне это, так сказать, не внедрялось, но я понимал. Он, ведь, воспитывал меня не указательным пальцем, а собой. У меня родители вообще так нас воспитывали с сестрой.
В.ПОЗНЕР: Но вы молитесь?
К.РАЙКИН: Да.
В.ПОЗНЕР: И в церковь ходите?
К.РАЙКИН: Я – православный человек. Да.
В.ПОЗНЕР: Понятно. Поговорим о театре?
К.РАЙКИН: С удовольствием. Только осторожнее – я начинаю беситься.
В.ПОЗНЕР: Очень хорошо. Значит, вы – руководитель Сатирикона и вы говорите так: "Как руководитель театра Сатирикон, я нахожусь в неплохом положении, поскольку, все же, насколько это разрешено человеку, держу свою судьбу в своих руках. Но за эту независимость приходится платить очень большую цену". Какую?
К.РАЙКИН: Мне приходится делать всякие очень несвойственные для себя вещи. Например, наказывать людей, выгонять их, пропесочивать, вообще вызывать страх. Договариваться с начальством, говорить не то, что я думаю. Потому что я давно с собой, со своей совестью договорился, что ради театра я сделаю очень многое – я утрусь, если меня унизят, я ничего, я снесу это. Если это будет на пользу театру, я снесу.
В.ПОЗНЕР: И бывало, что надо? И делали это?
К.РАЙКИН: Да, делал. И я скажу не то, что я думаю, я совру. Я буду заниматься подхалимажем. Я наплюю на свое личное человеческое достоинство в какой-то момент для того, чтобы моему театру было хорошо, потому что, на самом деле, мое достоинство там, в театре, понимаете? А не во мне лично. А я утрусь, я так для себя решил. Не то, что уж мне приходилось так превращаться в какой-то коврик, чтобы об меня вытирали ноги, но какие-то большие над собой усилия, все-таки, мне приходилось делать.
В.ПОЗНЕР: Цена приличная.
К.РАЙКИН: Да. Нет, ну я уже не говорю просто про работу, которую приходится делать в большом количестве, чтобы быть конкурентоспособным, чтобы выигрывать борьбу за зрителя у других театров. Понимаете?
<...>
В.ПОЗНЕР: Скажите, пожалуйста, театр улучшает человека? Вот я пришел в театр полным дерьмом, посидел там два часа и вышел...
К.РАЙКИН: Понимаете, люди же в баню-то ходят раз в неделю, скажем так, или моются каждый день в душе, да? Но душу-то отмывать трудней, чем тело – тут тоже нужна регулярность. Поэтому одного раза мало.
В.ПОЗНЕР: Но, в принципе, это отмывает?
К.РАЙКИН: Я вам скажу. Искусство – это такой великий наркотик. Я признаю точно его действие в то время, пока идет спектакль. Два часа, если сильный спектакль, люди становятся сильно лучше. Мерзавец становится лучше, вор честнеет, вор, жулик...
В.ПОЗНЕР: Но после спектакля...
К.РАЙКИН: Да, потом все, обычно все на свои места возвращается. Но эти два часа, условно говоря, сильного спектакля все становится на свои божественные места: честность становится сильнее нечестности, доброта сильнее зла. И Бог, я думаю, запоминает этот момент. Человек может сам потом забыть эти впечатления. Но Бог запомнил, что этот человек два часа в своей жизни был к нему, к Богу немножко ближе. И он ему скостит какие-то потом наказания, потом убавит огонек под сковородочкой.
<...>
В.ПОЗНЕР: "Глупых людей больше, чем умных. Малоодаренных больше, чем высокоодаренных. И это нормально. Поэтому нет ничего странного, что рейтинг у дешевых и безвкусных телепередач высокий, а в театр ходит так мало народу. Высокое и глубокое понимается труднее. Это не значит, что мы должны ослаблять усилия. Я за то, чтобы воспитывать публику, а не идти на поводу у низких вкусов". И, все-таки, если это нормально, что умных меньше, чем глупых, что талантливых меньше, чем бездарных… Если это нормально, чего стараться? Тогда работайте на эту элиту, а это – плебс, так сказать, который не имеет этого и никогда и не будет иметь. Ведь, ум не приобретается, ум – это что-то врожденное.
К.РАЙКИН: Это опять про культуру и воспитание, и про образование в результате. Потому что, вы понимаете, в чем дело? Существует понятие: какой-то средний культурный уровень и вообще популярное искусство. Понимаете, скажем, я в Австрии, в Зальцбурге был поражен, что 100 тысяч человек стояли под дождем, плотно накрывшись зонтами, и слушали Баха. Был фестиваль Баха и с утра до вечера играли Баха на улице прямо, на площади. Шел дождь. И люди стояли в огромном количестве, просто сколько глаз видит. Это у них их культура массовая - Баха слушать. Это так приучены у них все, понимаете? У меня это вызвало чувство зависти большой. И как-то меня вдохновило, я подумал: "Это же можно сделать. Среди них же нету..."
В.ПОЗНЕР: Но не быстро.
К.РАЙКИН: Не быстро, не быстро. Я же не говорю, что быстро. Просто мне кажется, это надо делать. А не то, что "нет, это народ не поймет, а это не будет. Нет, не надо, не надо". И кто так говорит, он, во-первых... Сразу обидно за народ, потому что его, как правило, в таких случаях всегда принижают. Когда я говорю, что глупых больше, чем умных, это все тоже достаточно относительно я говорю. Потому что ведь люди умнеют, способности в них просыпаются. Ведь разные обстоятельства, в них вдруг просыпаются... Ведь Бог просыпается в людях. Иногда это видишь, так сказать, глазами. Мне дано это счастье, в зрительном зале вдруг иногда видеть растопыренные детские лица взрослых людей. Знаете, когда взрослые мужики солидные, которым, в общем, не к лицу... Если бы они себя видели со стороны, они постеснялись бы. Но они вдруг перестают владеть собой по-прекрасному, лица растопыриваются и начинают как-то... Это Бог прорастает в них - на короткое время. Но, значит, люди умнеют, как-то тончают душой, она из заскорузлой становится тонкой, вибрирующей. Это же все процессы, которые происходят с людьми. И вдруг умнеет народ, понимаете?
В.ПОЗНЕР: Скажите, пожалуйста, театр – это искусство элитарное?
К.РАЙКИН: Оно – разное. Оно может быть и элитарным. Но вообще я за то, чтобы по-другому сказать – что да, это микроб в буквальном физическом смысле слова. Тысячный мой большой зал – это очень мало по сравнению с аудиторией телевидения. Но это очень сильный микроб, сильнейший микроб. Потому что я раньше, когда гастролировал по стране, я мог сразу на спор сказать, не зная заранее, по публике, есть в этом городе театр драматический или нет.
В.ПОЗНЕР: А как это вы определяли?
К.РАЙКИН: По способности понимать русскую речь. Сложносочиненные длинные повествовательные предложения с деепричастными оборотами. У меня была очень демократичная программа. Я не умничал. Такая стенд-ап комедия, знаете? Просто я два часа, вообще говоря, практически развлекал публику. Там был у меня кусок, когда я стихи вдруг… Но они уже были моими, они за мной шли уже в любую сторону. И при этой простой совсем программе, в общем, я вдруг замечал, что где-нибудь в городе Энске, где нет театра, они хотят, но они не успевают, они не понимают. Народ часто разговаривает, знаете, мат с междометиями, какие-то макароны по-флотски. И когда ты им говоришь: "Вы знаете, то-то, то-то и то-то", им это кажется иностранным языком, когда ты длинно как-то говоришь. А в городочке, где есть театр, даже плохенький, но там классика идет, плохо поставленная, но там звучит со сцены замечательная русская речь... И люди по-другому воспринимают. Понимаете? Это на город влияет, на город прямо. Потому что это, видимо, бацилла понимания этой речи – она как-то передается.
В.ПОЗНЕР: Значит, если бы я вам сказал, что "давайте решим так, что мы сделаем так, чтобы были театры во всех городах и во всех малых городах, и всюду", это на пути к тому, о чем говорите вы, повышению культуры?
К.РАЙКИН: Во всяком случае, - гастроли, как можно было раньше делать. Можно же было ездить. Сейчас же это очень трудно. Это дорого, никто не помогает.
В.ПОЗНЕР: Это государство делало тогда.
К.РАЙКИН: Конечно-конечно. И мы подолгу могли в каком-то небольшом городе, когда я еще работал в Современнике или когда я уже работал у папы, мы могли месяц просидеть в каком-нибудь городе. Город насыщался какой-то иной жизнью.
<...>
В.ПОЗНЕР: Хорошо. Последний вопрос до Марселя Пруста. "Конечно, есть такие понятия как популярность, известность, деньги, но, слава богу, я уже в молодости это испытал и теперь понимаю, что это не самое главное". А самое главное – это?
К.РАЙКИН: Есть какие-то тайны, высоты искусства, глубины, профессии, человеческой личности, есть какие-то глубины и тайны мастерства. Это важнее, интереснее. Есть какие-то тайны жизни, которые мне хочется узнать, которые к популярности и к славе не имеют никакого отношения.
<...>
В.ПОЗНЕР: Скажите, а в каких случаях вы лжете?
К.РАЙКИН: Очень во многих. И считаю это правильным. Я лгу, потому что считаю, что человек, который говорит чистую правду, это страшная сволочь. Потому что в стихотворении Пушкина "Сцена из Фауста", где Фауст разговаривает с Мефистофелем, Мефистофель, этот гений зла, этот Люцифер – он говорит чистую правду, ни слова неправды говорит он. Вот это очень характерно.
<...>
В.ПОЗНЕР: Назовите три ваших любимых писателя, если можете.
К.РАЙКИН: Да. Достоевский, Пушкин, Островский.
В.ПОЗНЕР: Все русские, да?
К.РАЙКИН: Да, я бы, конечно, назвал бы Шекспира еще, если так вот.
В.ПОЗНЕР: А какой литературный герой вам ближе всего, если есть такой?
К.РАЙКИН: Подпольный человек из "Записок из подполья", хотя, это страшная падла. Но ни в одном другом герое нет столько про меня. А я себя падлой не считаю при этом. В этом некоторый парадокс.
В.ПОЗНЕР: О чем вы больше всего сожалеете?
К.РАЙКИН: О том, что моих родителей нет со мной.
В.ПОЗНЕР: Как бы вы хотели умереть?
К.РАЙКИН: Только не на сцене. Эту романтическую фигню я категорически не приемлю.
В.ПОЗНЕР: Какое слово, если такое есть, вы больше всего не любите?
К.РАЙКИН: Слово "кашель", потому что кашель в зрительном зале означает невнимание, провал.
В.ПОЗНЕР: А я думал "кризис".
К.РАЙКИН: Это на втором месте.
В.ПОЗНЕР: А какое слово вы любите?
К.РАЙКИН: "Успех".
В.ПОЗНЕР: Оказавшись перед Богом, что вы ему скажете?
К.РАЙКИН: Я ему скажу: "Господи, как я рад, что ты есть. Господи, какое счастье, что ты есть. Я так боялся иногда, что тебя нет. Прости меня, пожалуйста, за это".
В.ПОЗНЕР: Это был Константин Райкин. Спасибо большое.
©
<...>
В.ПОЗНЕР: Но, все-таки, вы свою карьеру... Она стартовала и довольно ярко стартовала в советское время, в Советском Союзе, да?
К.РАЙКИН: Да.
В.ПОЗНЕР: И при этом вы, как я понимаю, не очень жалуете советскую систему и говорите "Никакой ностальгии. Зоопарк. В СССР было столько идиотизма, что все хорошее этим совершенно обесценивалось и, в конце концов, поглотилось". А как вы понимаете ностальгию, существующую сегодня в довольно большом количестве, у людей, которые даже и не жили в Советском Союзе, которые родились после, или которым было три годика?
К.РАЙКИН: Вы понимаете, каждый новый день по-разному нас поворачивает и разные настроения в нас внедряет. Ведь мы же проходим испытания дозой свободы – это очень тяжелые испытания, мне кажется, в нашей стране. Я вообще задаю себе разные вопросы на эту тему и по-разному на них каждый день отвечаю. Я, действительно, ни в коем случае не хочу вернуться в то время. Хотя, это неверно: никогда не говорил, что там не было ничего хорошего – там было очень много замечательного, талантливого, прекрасного, героического. Но если просто вспоминать по моей профессии, до какого идиотизма мы доходили, сдавая спектакли, и чем лучше спектакль - и острее, и интереснее, и талантливее был, - тем больше начальство хотело его изуродовать до неузнаваемости. Я, конечно, ни в коем случае не хочу обратно. Но дьявол гораздо хитрее, чем мы думаем, понимаете? И это испытание свободой, которое мы проходим, оно иногда меня ужасно удручает.
В.ПОЗНЕР: Об этом вы интересно говорите – я тоже обратил внимание и просто я выписал эту цитату. Она довольно большая, но она стоит того, чтобы ее послушали: "Наша демократия и свобода имеют очень определенные и понятные рамки. Но сейчас я вижу такую свободу хамства и агрессии, что все чаще задумываюсь над тем, нужна ли нам эта свобода и что она такое? Чтобы пользоваться свободой, внутри нужно быть очень четко ограниченным человеком – нужно иметь ряд строжайших ограничений, которых в наших отечественных людях или просто нет, или они очень зыбкие. Человеку, у которого есть внутренние ограничения, можно давать свободу внешнюю. Если с тормозами плохо, то он понимает эту свободу как свободу хамить, грабить, клеветать, бить в морду". Хорошо, а как быть тогда?
К.РАЙКИН: Больше заниматься государству культурой, интеллектом, образованием, наукой. Гораздо больше. Несравнимо больше, чем оно занимается этим сейчас. Мне кажется, что это не тот выход, который принесет завтра же, буквально на следующий день какие-то результаты. Но это, мне кажется, самый реальный и верный путь исправления этой ситуации. Потому что, повторяю, культура – это ряд ограничений, это какие-то вообще правила человеческого существования, вообще человеческое лицо, это человеческий облик народа. А этим очень мало занимаются или не занимаются вообще. Нет плана какого-то в этом отношении.
В.ПОЗНЕР: А вот если бы вам, Константину Райкину сказали: "Интересно вы рассуждаете. Набросайте планчик", что бы вы предложили в первую голову?
К.РАЙКИН: В первую голову я бы начал с образования. Я бы как-то пересмотрел приоритеты в образовании. И вообще систему образования. Это очень непростые вопросы, я абсолютно согласен. Я сам преподаю, и даже на уровне высшего учебного заведения тоже масса проблем, и массу, мне кажется, оплошностей совершает государство в этой области. Но я бы начал с начальной школы, с преподавания, с приоритетов каких-то предметов. И как комментировать.
В.ПОЗНЕР: Вы согласны, например, с заявлением, которое я бы сделал, что, если есть три приоритета у страны, у России сегодня, то я ставлю на первом месте образование?
К.РАЙКИН: Согласен, согласен. Я, ведь, не знал, что вы так считаете. Я сказал это первым.
<...>
В.ПОЗНЕР: Вы довольно жестко или, по крайней мере, критически относитесь к своей стране. Вы говорите: "В нашей стране (России), где разгильдяи и прохиндеи бродят несметными стадами, - хороший образ очень, - добросовестность гораздо более редкое явление, чем талант. А если в человеке это соединяется, то его уже можно заносить в Красную книгу". Вы полагаете, что эти толпы разгильдяев и так далее – это характерно главным образом для России? Или это общее какое-то явление? Как вы это чувствуете?
К.РАЙКИН: Нет, я думаю, что это общее явление. Я довольно часто бываю за границей и наблюдаю с разных сторон заграничную жизнь в разных странах. И в развитых, и в, так сказать, желанных в смысле туризма. Люди вообще, в общем и целом, леноваты по природе своей. Вообще не надо очаровываться сильно человеческой природой. Это было очень по-большевистски думать, что все хорошее от природы, а все плохое от капитализма, понимаете?
В.ПОЗНЕР: От окружающей среды, так сказать, да? Что если поменять среду, то все сразу станут...
К.РАЙКИН: Да. <...>
В.ПОЗНЕР: Но вы говорите так: "Многие думают, что нет ничего важнее политики. Это полная ерунда. Есть вещи куда более высокие, интересные и нет более бездарного времяпрепровождения, чем обсуждать взаимоотношения президента с кем-то там. Бог с ними, с политиками – они и без нашего разговора будут оставаться в центре внимания". То, что вы не хотите говорить конкретно о президенте – это, на самом деле, что? Это отсутствие интереса? Это самосохранение – "зачем мне неприятности" - и так далее? Что здесь внутри?
К.РАЙКИН: Мне не хочется на это тратить время, понимаете? С точки зрения человеческой... Или я смотрю на них с точки зрения актерской, своей профессиональной, мне это интересно – и процессы, которые в них происходят, их дипломатия, их тонкое шитье, их, так сказать, замазывание чего-то, выхождение из ситуации, их живые или неживые эмоции, их живые эмоции или имитация. Мне интересно это с точки зрения актера – я очень внимательно… А вообще я... Это такая общая уже тема бесконечная. Понимаете? Вот когда у нас был кризис и это слово... Мне надоело его во рту держать, понимаете? Не хочу в рот слово это брать, этот кризис, кризис, какое-то скрипучее слово. И все этим объясняется. Все время: "Кризис, кризис, кризис" чаще, чем мама или чем мат. Лучше выругаться, черт возьми, понимаете? Так и здесь. Все про это говорят. Понимаете, мне кажется, что Бог не махнул еще рукой на наш мир совсем не потому, почему мы все думаем. Все думают, что это потому что там Америка, Россия как-то удерживают, понимаете, что там решаются судьбы мира. Мне кажется, судьбы мира решаются совершенно на других уровнях.
В.ПОЗНЕР: Я не могу не спросить, раз вы так сказали. Вы полагаете, что Бог имеется?
К.РАЙКИН: Да. И я думаю, что он смотрит совсем не на тех, на кого мы думаем, он смотрит. Я думаю, он смотрит, может быть, на нас с вами. Скромность – это наше выдающееся качество, понятно. Но, понимаете, я просто думаю, он смотрит совсем не на тех – на каких-то совсем незаметных людей, которые почему-то трудятся, неизвестно почему, за какую-то минимальную или никакую зарплату, делают какие-то громадные по доброте и беспричинности вещи. Или мы, вот, репетируем там чего-то, понимаете? И он думает: "Они ужасно ведут себя (я имею в виду все людяне), кровь льют, грешат, прелюбодействуют, вообще предают друг друга". Смотрит, вот мы репетируем, думает: "Нет, подожду премьеры, все-таки". Потому что это дело я понимаю. Я хочу им заниматься. Понимаете, я им занимаюсь... Ну, не я – студенты мои, артисты мои. Это такие замечательные чистые люди, которые неизвестно почему… Никаких корыстных причин этим заниматься. И вообще творческие люди.
В.ПОЗНЕР: А скажите мне, пожалуйста, Константин, когда в вас возникла такая вера, такое ощущение, что он есть? Потому что с детства этого не могло быть.
К.РАЙКИН: С детства все равно были предчувствия. Конечно, я – советский ребенок, в атеистическом государстве воспитанный. Но, во-первых, папа всегда относился очень уважительно к религии. Всегда.
В.ПОЗНЕР: Это другой разговор. Уважительно – это уважительно.
К.РАЙКИН: Нет-нет, не просто уважительно. Там было что-то. Мне это, так сказать, не внедрялось, но я понимал. Он, ведь, воспитывал меня не указательным пальцем, а собой. У меня родители вообще так нас воспитывали с сестрой.
В.ПОЗНЕР: Но вы молитесь?
К.РАЙКИН: Да.
В.ПОЗНЕР: И в церковь ходите?
К.РАЙКИН: Я – православный человек. Да.
В.ПОЗНЕР: Понятно. Поговорим о театре?
К.РАЙКИН: С удовольствием. Только осторожнее – я начинаю беситься.
В.ПОЗНЕР: Очень хорошо. Значит, вы – руководитель Сатирикона и вы говорите так: "Как руководитель театра Сатирикон, я нахожусь в неплохом положении, поскольку, все же, насколько это разрешено человеку, держу свою судьбу в своих руках. Но за эту независимость приходится платить очень большую цену". Какую?
К.РАЙКИН: Мне приходится делать всякие очень несвойственные для себя вещи. Например, наказывать людей, выгонять их, пропесочивать, вообще вызывать страх. Договариваться с начальством, говорить не то, что я думаю. Потому что я давно с собой, со своей совестью договорился, что ради театра я сделаю очень многое – я утрусь, если меня унизят, я ничего, я снесу это. Если это будет на пользу театру, я снесу.
В.ПОЗНЕР: И бывало, что надо? И делали это?
К.РАЙКИН: Да, делал. И я скажу не то, что я думаю, я совру. Я буду заниматься подхалимажем. Я наплюю на свое личное человеческое достоинство в какой-то момент для того, чтобы моему театру было хорошо, потому что, на самом деле, мое достоинство там, в театре, понимаете? А не во мне лично. А я утрусь, я так для себя решил. Не то, что уж мне приходилось так превращаться в какой-то коврик, чтобы об меня вытирали ноги, но какие-то большие над собой усилия, все-таки, мне приходилось делать.
В.ПОЗНЕР: Цена приличная.
К.РАЙКИН: Да. Нет, ну я уже не говорю просто про работу, которую приходится делать в большом количестве, чтобы быть конкурентоспособным, чтобы выигрывать борьбу за зрителя у других театров. Понимаете?
<...>
В.ПОЗНЕР: Скажите, пожалуйста, театр улучшает человека? Вот я пришел в театр полным дерьмом, посидел там два часа и вышел...
К.РАЙКИН: Понимаете, люди же в баню-то ходят раз в неделю, скажем так, или моются каждый день в душе, да? Но душу-то отмывать трудней, чем тело – тут тоже нужна регулярность. Поэтому одного раза мало.
В.ПОЗНЕР: Но, в принципе, это отмывает?
К.РАЙКИН: Я вам скажу. Искусство – это такой великий наркотик. Я признаю точно его действие в то время, пока идет спектакль. Два часа, если сильный спектакль, люди становятся сильно лучше. Мерзавец становится лучше, вор честнеет, вор, жулик...
В.ПОЗНЕР: Но после спектакля...
К.РАЙКИН: Да, потом все, обычно все на свои места возвращается. Но эти два часа, условно говоря, сильного спектакля все становится на свои божественные места: честность становится сильнее нечестности, доброта сильнее зла. И Бог, я думаю, запоминает этот момент. Человек может сам потом забыть эти впечатления. Но Бог запомнил, что этот человек два часа в своей жизни был к нему, к Богу немножко ближе. И он ему скостит какие-то потом наказания, потом убавит огонек под сковородочкой.
<...>
В.ПОЗНЕР: "Глупых людей больше, чем умных. Малоодаренных больше, чем высокоодаренных. И это нормально. Поэтому нет ничего странного, что рейтинг у дешевых и безвкусных телепередач высокий, а в театр ходит так мало народу. Высокое и глубокое понимается труднее. Это не значит, что мы должны ослаблять усилия. Я за то, чтобы воспитывать публику, а не идти на поводу у низких вкусов". И, все-таки, если это нормально, что умных меньше, чем глупых, что талантливых меньше, чем бездарных… Если это нормально, чего стараться? Тогда работайте на эту элиту, а это – плебс, так сказать, который не имеет этого и никогда и не будет иметь. Ведь, ум не приобретается, ум – это что-то врожденное.
К.РАЙКИН: Это опять про культуру и воспитание, и про образование в результате. Потому что, вы понимаете, в чем дело? Существует понятие: какой-то средний культурный уровень и вообще популярное искусство. Понимаете, скажем, я в Австрии, в Зальцбурге был поражен, что 100 тысяч человек стояли под дождем, плотно накрывшись зонтами, и слушали Баха. Был фестиваль Баха и с утра до вечера играли Баха на улице прямо, на площади. Шел дождь. И люди стояли в огромном количестве, просто сколько глаз видит. Это у них их культура массовая - Баха слушать. Это так приучены у них все, понимаете? У меня это вызвало чувство зависти большой. И как-то меня вдохновило, я подумал: "Это же можно сделать. Среди них же нету..."
В.ПОЗНЕР: Но не быстро.
К.РАЙКИН: Не быстро, не быстро. Я же не говорю, что быстро. Просто мне кажется, это надо делать. А не то, что "нет, это народ не поймет, а это не будет. Нет, не надо, не надо". И кто так говорит, он, во-первых... Сразу обидно за народ, потому что его, как правило, в таких случаях всегда принижают. Когда я говорю, что глупых больше, чем умных, это все тоже достаточно относительно я говорю. Потому что ведь люди умнеют, способности в них просыпаются. Ведь разные обстоятельства, в них вдруг просыпаются... Ведь Бог просыпается в людях. Иногда это видишь, так сказать, глазами. Мне дано это счастье, в зрительном зале вдруг иногда видеть растопыренные детские лица взрослых людей. Знаете, когда взрослые мужики солидные, которым, в общем, не к лицу... Если бы они себя видели со стороны, они постеснялись бы. Но они вдруг перестают владеть собой по-прекрасному, лица растопыриваются и начинают как-то... Это Бог прорастает в них - на короткое время. Но, значит, люди умнеют, как-то тончают душой, она из заскорузлой становится тонкой, вибрирующей. Это же все процессы, которые происходят с людьми. И вдруг умнеет народ, понимаете?
В.ПОЗНЕР: Скажите, пожалуйста, театр – это искусство элитарное?
К.РАЙКИН: Оно – разное. Оно может быть и элитарным. Но вообще я за то, чтобы по-другому сказать – что да, это микроб в буквальном физическом смысле слова. Тысячный мой большой зал – это очень мало по сравнению с аудиторией телевидения. Но это очень сильный микроб, сильнейший микроб. Потому что я раньше, когда гастролировал по стране, я мог сразу на спор сказать, не зная заранее, по публике, есть в этом городе театр драматический или нет.
В.ПОЗНЕР: А как это вы определяли?
К.РАЙКИН: По способности понимать русскую речь. Сложносочиненные длинные повествовательные предложения с деепричастными оборотами. У меня была очень демократичная программа. Я не умничал. Такая стенд-ап комедия, знаете? Просто я два часа, вообще говоря, практически развлекал публику. Там был у меня кусок, когда я стихи вдруг… Но они уже были моими, они за мной шли уже в любую сторону. И при этой простой совсем программе, в общем, я вдруг замечал, что где-нибудь в городе Энске, где нет театра, они хотят, но они не успевают, они не понимают. Народ часто разговаривает, знаете, мат с междометиями, какие-то макароны по-флотски. И когда ты им говоришь: "Вы знаете, то-то, то-то и то-то", им это кажется иностранным языком, когда ты длинно как-то говоришь. А в городочке, где есть театр, даже плохенький, но там классика идет, плохо поставленная, но там звучит со сцены замечательная русская речь... И люди по-другому воспринимают. Понимаете? Это на город влияет, на город прямо. Потому что это, видимо, бацилла понимания этой речи – она как-то передается.
В.ПОЗНЕР: Значит, если бы я вам сказал, что "давайте решим так, что мы сделаем так, чтобы были театры во всех городах и во всех малых городах, и всюду", это на пути к тому, о чем говорите вы, повышению культуры?
К.РАЙКИН: Во всяком случае, - гастроли, как можно было раньше делать. Можно же было ездить. Сейчас же это очень трудно. Это дорого, никто не помогает.
В.ПОЗНЕР: Это государство делало тогда.
К.РАЙКИН: Конечно-конечно. И мы подолгу могли в каком-то небольшом городе, когда я еще работал в Современнике или когда я уже работал у папы, мы могли месяц просидеть в каком-нибудь городе. Город насыщался какой-то иной жизнью.
<...>
В.ПОЗНЕР: Хорошо. Последний вопрос до Марселя Пруста. "Конечно, есть такие понятия как популярность, известность, деньги, но, слава богу, я уже в молодости это испытал и теперь понимаю, что это не самое главное". А самое главное – это?
К.РАЙКИН: Есть какие-то тайны, высоты искусства, глубины, профессии, человеческой личности, есть какие-то глубины и тайны мастерства. Это важнее, интереснее. Есть какие-то тайны жизни, которые мне хочется узнать, которые к популярности и к славе не имеют никакого отношения.
<...>
В.ПОЗНЕР: Скажите, а в каких случаях вы лжете?
К.РАЙКИН: Очень во многих. И считаю это правильным. Я лгу, потому что считаю, что человек, который говорит чистую правду, это страшная сволочь. Потому что в стихотворении Пушкина "Сцена из Фауста", где Фауст разговаривает с Мефистофелем, Мефистофель, этот гений зла, этот Люцифер – он говорит чистую правду, ни слова неправды говорит он. Вот это очень характерно.
<...>
В.ПОЗНЕР: Назовите три ваших любимых писателя, если можете.
К.РАЙКИН: Да. Достоевский, Пушкин, Островский.
В.ПОЗНЕР: Все русские, да?
К.РАЙКИН: Да, я бы, конечно, назвал бы Шекспира еще, если так вот.
В.ПОЗНЕР: А какой литературный герой вам ближе всего, если есть такой?
К.РАЙКИН: Подпольный человек из "Записок из подполья", хотя, это страшная падла. Но ни в одном другом герое нет столько про меня. А я себя падлой не считаю при этом. В этом некоторый парадокс.
В.ПОЗНЕР: О чем вы больше всего сожалеете?
К.РАЙКИН: О том, что моих родителей нет со мной.
В.ПОЗНЕР: Как бы вы хотели умереть?
К.РАЙКИН: Только не на сцене. Эту романтическую фигню я категорически не приемлю.
В.ПОЗНЕР: Какое слово, если такое есть, вы больше всего не любите?
К.РАЙКИН: Слово "кашель", потому что кашель в зрительном зале означает невнимание, провал.
В.ПОЗНЕР: А я думал "кризис".
К.РАЙКИН: Это на втором месте.
В.ПОЗНЕР: А какое слово вы любите?
К.РАЙКИН: "Успех".
В.ПОЗНЕР: Оказавшись перед Богом, что вы ему скажете?
К.РАЙКИН: Я ему скажу: "Господи, как я рад, что ты есть. Господи, какое счастье, что ты есть. Я так боялся иногда, что тебя нет. Прости меня, пожалуйста, за это".
В.ПОЗНЕР: Это был Константин Райкин. Спасибо большое.
©
